Женщина. Существо, созданное Богом себе самому в наказание. Глупая. Мнительная. Если бы не женщина, не было бы боли, не было бы похоти, не было бы грязи, в которой человечество погрязло по локти. Животные были бы животными, люди бы оставались людьми. Но вместо этого их кровь была заражена дьявольским помыслом, ненасытным и горьким, как недоспевший плод абрикосового дерева. Люди стали животными, животные обрели человечность. Природа забушевала, взмахнув листьями деревьев, зашумев в створках окон, смахнув с писем дождем чернила. Слова, наполненные душевной боли, растеклись по клеткам тетради и застыли смазанной кляксой. Октябрь принес в мир Винни разруху и огорчения, поэтому он, звучно зарычав, порвал тетрадь и вышвырнул ее из окна, оросив страницами промокший асфальт. Ну и черту эти слова. Он напишет другие. В своей жизни он писал гораздо больше, утраченные мысли - не проблема для того, кто думает.
Принимать решения всегда было сложно, какими бы они ни были и к чему бы ни привели. Снова отпускать от себя Гвин было ножом по не зажившей ране, солью, втертой в раздраженную слизистую. Но Винни понимал, что ей это нужно и так будет лучше, сейчас в любом случае он был весь в музыке и уделять ей должное внимание не получалось. Его женщине нужно было надежное плечо и целое море перед ее ногами. Дженаро трудно было называть надежным, даже мужчиной, по мнению Винни, он был не до конца, но лучшего варианта не нашлось - они с Иеном были действительно заняты Арсеналом, один Джен туда-сюда, делая все и не делая ничего одновременно. Он был хуже созерцателя, он был лже-ваятелем, который лишь пускал пыль в глаза. Но, тем не менее, ему приходилось доверять, ведь у него было одно большое преимущество - его любила Гвинет. А против женских чувств или слез не попрешь.
she said she won the world at a carnival
but I'm sure it didn’t ruin her
just made her more interesting
I'm sure it didn’t ruin her
just made her more interesting
Собирая ее чемодан, Винни сам позаботился обо всем. Увеличивающийся день ото дня живот мешал ему позволять ей заниматься домашней работой или таким простым делом, как сбор вещей. В душе он надеялся, что Эскобар не будет скотиной, как всегда, а поймет то, что понимал Винни. Укладывая ее вещи аккуратными стопками, он оставлял на тканях свой запах, свои отпечатки, свое тепло, вплетающееся в волокна, чтобы ей не было там так одиноко без него. Не зная, что еще сделать такого, чтобы предотвратить ее возможную грусть, Винсент нарисовал на боку чемодана маркером треугольную девочку с косичками, назвав ее Гвин, и квадратного мальчика, подарив ему свое имя. Пусть хоть так они будут всегда рядом.
but who could love me?
I am out of my mind
throw an old line out to sea
to see if I can catch a dream
- Звони, если что. Ладно?
Мимо проходили чужие, увозя в далекие дали свои чемоданы, наполненные диковинками и банальщинами, дети в типично американских бейсболках, заботливые провожающие. Разглядывая через большое стекло пейзаж взлетной полосы, Винни приобнимал ее за плечо и слегка хмурился. Он делал это слишком часто, словно приучая свое лицо к перманентно настороженному и печальному выражению.
- Конечно, - улыбнулась рядом она и прильнула поближе. Ее золотистые волосы растрепались на осеннем ветру, и Винсент аккуратно поправил прядь, заложив ее за ухо и не улыбнувшись в ответ.
Пусть она и любила красивые вещи, не отказывая каблукам даже во время беременности, сейчас на ее ногах красовались кожаные ботинки на плоской подошве, так что ей пришлось встать на носочки, чтобы дотянуться до губ Винни. Ласковое прикосновение, попытка рассеять его вечный лед грусти.
- Я буду скучать.
- Этого еще не хватало, - целуя с нежностью ее губы, он погладил женщину по подбородку.
- Ты тоже будешь, - с уверенностью заявила Гвинет и взъерошила его и без того растрепанные волосы.
- Нет. Я устрою оргию по-старинке и буду отдыхать душой, - не сдержав смешка, он прильнул поближе к ее ладони, чуть согнув колени.
Вторая ее ладонь со сложенными в кулак пальцами уперлась ему в бок, желая пробурить гневную дыру, но Винсент лишь прижал ее к себе, упираясь подбородком в макушку. Между ними был ее живот, в котором был ее ребенок, о котором он пытался заботиться, как и о своем собственном. Но до конца не получалось. Слишком уж он был собственником.
- Привези мне ракушку и себя в целости и сохранности.
- Обязательно, - ответила Гвинет и притихла к него на груди.
Моменты расставаний тем драматичней, чем они длинней. Никогда не знаешь, когда произойдет следующая встреча - через месяц или через жизнь. Отсюда и слезы, отсюда и тоска, беспросветная вуаль серых будней, не разукрашенных чужим присутствием.

Сейчас она отдыхала в спальне. Вернувшись чуть загорелой и с еще большим животом, ей приходилось много спать и отдыхать от отдыха, на котором Джена угораздило: 1) закадрить половину персонала отеля, ничего при этом не делая; 2) поймать краба мокрыми трусами; 3) едва не отравиться местной трын-травой, по неосторожности (и глупости) сунутой в рот; 4) выпить весь бар в номере и прыгнуть с балкона третьего этажа в бассейн. Так что после пережитого ей стоило дать еще какое-то время, чтобы придти в себя, ведь иметь ребенка от еще большего ребенка - не самое великое в мире счастье.
Но даже счастье можно купить за деньги. Этим он и занялся, оставив Гвинет досматривать в спокойствии свой дневной сон, а сам пошел в зоомагазин. Винни знал, что до того, как Джен уехал, у них была собака. Но свое место Луллабай нашла рядом с Эскобаром и Брайденом, так что Винсент, не долго думая, решил, что очередная собака Гвин не помешает. Даже две собаки. Две маленькие милые собаки, которых он спрятал в куртку, чтобы щенки не замерзли.
- О, ты проснулась, - с порога заметил он в гостиной свою женщину, и сбросив кеды, прошлепал, не снимая куртки, к ней. Под верхней одеждой что-то копошилось и поскуливало, но он не спешил расстегивать молнию куртки.
[NIC]Vinnie[/NIC]

- Не кричи так, ты их испугаешь, - пожурил он женщину, чувствуя, как коготки суетливо и шокировано царапают его футболку, как собаки снуют в его руках под курткой и желают выбраться на более привычную для их глаз местность. - Ну Гвин... Я их нашел. На улице ведь холодно, а они сидели маленькие и несчастные в коробке. А если бы пошел дождь? А если бы их подобрал кто-то другой? Кто-то плохой, Гвинет?
Он и сам не был лучшим человеком из мира сего. Он был одним из худших, и сейчас давил на женскую нежность жалостью. Безнаказанно врал, хотя считал, что и она это понимает. В конце-концов, он хотел сделать приятно своей женщине, она и так слишком часто остается дома одна из-за его работы (не считая сына в ее животе, но какое же это общение?). Приглашать составить ей компанию Дженаро адекватным не представлялось, динамить работу тоже плохо, Винни искренне считал, что нашел идеальный выход из складывающейся ситуации, ведь собака - лучший друг человека. А две собаки - два лучших друга!
- К тому же, я их уже назвал.
Расстегнув куртку, он достал оттуда щенков и отпустил их на пол. Коффин (черная такса) нерешительно потоптался по ковру и поднял взгляд бусинок-глаз на Гвинет, а Скалли (коричневый) с визгом принялся бегать по комнате, цепляясь маленькими когтями за ворс ковра. Винни усмехнулся, глядя то на такс, то на Гвинет и встал в позу победителя, уперев в бока кулаки. Ну чем не идеальный подарок?
Долго праздновать триумф не удалось: недовольная Гвин уселась на диван, скрестив руки на груди прямо над животом. Как на стол положила. И смотрит так... Осуждающе. Так, как умеют только женщины. Капризные, влюбленные, взбалмошные женщины, черт бы их побрал. Винни ответил на этот взгляд с достоинством, просто отвернувшись. Он тут распинается, а она недовольна. Чертова женщина. Пора бы ей понять, что это мужской мир, и что ей крутись-не крутись, а придется подчиниться установленным в нем мужчинами законам. И если он принес собаку в дом, значит, в их доме будет жить собака. Две - значит, две. Да хоть десяток, как цыплят! Да хоть цыплят и медведя с балалайкой! Она должна подчиняться. По крайней мере, именно так и было в отчем доме Мэттьюзов, откуда он бежал, сверкая пятками, обрывая все связи и сжигая в панике мосты, потому что раздражали, надоели, выводили, вгоняли. Гвозди в стену, боль в голову Винни, депрессию в его душу и взгляды-молнии друг в друга. Поперек горла стояло. Винни и его отец были личностями с жесткими характерами, а такие долго жить под одной крышей не могут. Пусть он и был похож на папу, он его на дух не переносил и распростился с ним первым, пожелав сгореть в Аду.
Устроившись на полу и бросив рядом кожаную куртку, Винни поймал Коффина и прижал его к груди. Должно быть, в своих мечтах Гвинет видела, как он с подобной любовью и заботой будет прижимать к груди их сына-на-четверых, но пока Мэттьюз не горел подобным желанием. Ему было достаточно его женщины, его гитары и его, теперь уже его, собак. Ребенок был, но где-то там, далеко-далеко, он не чувствовал яркого родства. Мог подыгрывать Гвинет, ухаживать за ней, поддерживать морально, физически, платонически, материально, но чувствовать, что это и его ребенок - не мог, потому что обманывать себя не умел. Это был сын Дженаро, его гены, его мексиканская (долбанная) кровь и плоть. Но если Гвин нужно погладить живот, поцеловать его и почувствовать, как малыш топчется и суетится, когда на фоне играет рок-н-ролл - это пожалуйста.. Собственно, такие моменты нравились Винни, но нельзя было сказать, что он к ним шибко прикипел.
- Ну посмотри, ну, ну смотри, какой у нас мааальчик, - сюсюкался с таксой Винни, отираясь носом о ее шею. Скалли суетился рядом и махал хвостом, напрыгивая Винни на ногу и гавкая звонко, по-мальчишески. - Смотрикакоймалыыыш, - пробормотал Мэттьюз, когда Коффин лизнул его шершавым языком по губам, а следом - по носу.
Засмеявшись, он протянул щенка Гвинет и улыбнулся, склонив голову набок.
- Не отказывайся от них.
[NIC]Vinnie[/NIC]

Адам. Это стоило осмыслить. Винни никогда не мучился тем, что его назвали Винни, более того, ему нравилось собственное имя, и он не променял бы его ни на одно похожее или равнозначное. Имя означало индивидуальность. По крайней мере, он еще не встречал в своей жизни еще парочку Винни, так что его этот расклад устраивал. А вот Адам... Адамов много. И даже несмотря на все это, он был уверен, что для Гвинет сын останется единственным Адамом на Земле, плевать, что их еще триллионы.
Устроившись ладонью на ее животе, Мэттьюз глубокомысленно промолчал, задумавшись. Адам Питерсон звучало лучше, чем Адам Эскобар. Значит, так он сможет принять в собственную жизнь этого мальчишку, как уже принял его мать, закрыв глаза на все ее грехи и оплошности. В конце-концов, родителей не выбирают, а Гвинет и так уже смягчила его будущее, как смогла, избавив от мексиканской приставки к международному имени. Он поглаживал ее живот медленно и легко, не желая случайно сделать больно или неправильно. Женщины всегда знали, как будет лучше их детям. Кроме, конечно, эпохи Просвещения, когда эти глупые курицы затягивали себя, беременных, в корсет до последнего, убивая свое потомство и делая хуже самим себе. Мэттьюз любил стройных женщин, но терпеть не мог женщин, похожих на песочные часы. Ему нравились округлые бедра Гвинет, ее щеки, румяные, как спелые яблоки, ее запах, ее волосы, их цвет, их длина, их форма.
Вздохнув тепло ей на ухо, Винсент закрыл глаза. Как типичный мужчина, он не умел одновременно обрабатывать несколько потоков информации, выбирая наиболее важный и осмысливая его структурировано и основательно. Поэтому признание в любви осталось в воздухе, и вместо того, чтобы отвечать словами, он просто поцеловал ее в шею, жадно, но мягко, второй рукой обняв за плечи и притянув к себе поближе. Им не нужны были все эти вербальные средства, чтобы понимать друг друга, в конце-концов, они знакомы уже больше пяти лет, а это уже серьезно.
- Я думаю, неплохое имя. Главное, чтобы его назвала ты, а не этот гном, - зарывшись в ее светлые волосы носом, комментировал Мэттьюз.
Все вокруг прекрасно знали о войне между Дженаро и Винни, принимали в ней участие, наблюдали, фэйспалмили. Винни просто был уверен в том, что рано или поздно убьет его - если не голыми руками, так раскаленной сковородой, сказав, что так и было. Но ни Иен, ни Гвин не давали ему такой возможности, оберегая Эскобара, как зеницу ока. Зная, что рано или поздно Винни его убьет. Потому и оттягивали момент.
- Надо подыскать им подстилку и миски для еды, - перевел тему мужчина, поглядывая на собак, успокоившихся в руках Гвинет. Может, хотя бы их она полюбит, раз не полюбила преданно и отчаянно собаку Эскобара. На это Винни и надеялся, буквально покупая друзей для своей женщины, обеспечивая ей компанию и все такую же теплую половину постели в те дни, когда его не будет рядом. Собаки, конечно же, не мужчина, но все же неплохо. Лучше, чем мексиканские карлики без мозгов.
Впервые в своей жизни он думал о будущем, смотрел в новый день, не боясь его и не закапывая душу в прошлом. Строил какие-то планы, предполагал, как будет лучше. Был в чем-то уверен. Даже в самом себе больше, чем обычно. Внутри все становилось на свои места, кочевой образ жизни гнал его прочь, как и ненависть к каким-либо ярлыкам и обязательствам, но сила воли оказалась прочнее любых инстинктов. В своих руках он сжимал любимую женщину, защищая ее от мира, от других людей, от ошибок, которые она наделала и от возможных последствий, подставляя свою спину под удары плети судьбы.
- Хочешь что-нибудь на Новый год? - внезапно, понимая, что праздник скоро наступит. Что еще пара дней, и город будет усыпан снегом. Может, она снова хочет к морю? Или новое темное платье, которое будет как раз по фигуре, когда Адам родится? Ей же захочется быть красивой, и прочие-прочие женские штуки-дрюки. Прожив почти сорок лет, он наконец-то понял, что не только хороший секс - залог долгих и крепких отношений, а еще и забота. Осознав это - поморщился. Но деваться некуда, вертелся, как мог, узнавая жизнь с новой стороны.
[NIC]Vinnie[/NIC]

Стать примерным отцом для не своего сына и хорошим, верным мужем для женщины, которую влюбил в себя и полюбил сам? Неужели это было возможным? Из нерадивого превратиться в один миг в незаменимого и самого лучшего? Ее Адам сможет звать его "папа"? Он будет искать у него помощи и поддержки, совершенно не зная того, что был ему ничуть не нужен? Как же необратимо неверно это казалось сейчас. С одной стороны Винни понимал, на что он пошел и понимал, что пути назад уже нет. Действовать "как всегда", исчезая без слов, звонков, записок теперь не получится. А с другой как же эта жизнь была не похожа на то, чем он существовал до этого. Будучи грубым мизантропом, прогнившим романтиком, "хреном похотливым" (с) и известным музыкантом, у него никогда не было плана обзаводиться семьей, ведь, глядя на своих родителей, он понимал, к какому дерьму это все может в итоге привести. Кошка никогда не уживется с псом, когда у них обоих чересчур волевые характеры, когда стремления одного и другого направлены в разные русла. Он смотрел на Гвин и на себя. Снова на Гвин, а затем опять на себя. Что он видел? Собственные пальцы на ее щеке, успокаивающе поглаживающие кожу, ее закрытые глаза и размеренное дыхание сна, ее волосы на подушке, свои вещи, нашедшие единое пристанище, завершившие кочевой образ жизни, как и он сам.
- Хорошо, - просто сказал Мэттьюз, кивнув в ответ на просьбу своей женщины. Он понимал, что ничего не остается бесследным, что рано или поздно, здесь и там будут всплывать какие-то видеозаписи, купленные в свое время на материальном носителе, залитые в интернет и так далее. Что если мир узнает, кто такая Гвинет Питерсон, то не остановится ни перед чем, желая докопаться до самого сокровенного и постыдного. Винни знал, что, обладая желанием, можно найти что угодно. Но также он знал, что может сделать многое, чтобы это предотвратить или пресечь. По многим причинам они нечасто появлялись где-нибудь в общественных местах вместе, и Мэттьюз долго не понимал поводов для этого, не знал, почему ей так хочется сделать их связь тайной, учитывая, что между ними было около пяти лет отношений, которые то прерывались, то начинались заново, заново, заново, в миллионный раз с нуля. Теперь понял. Ей было страшно. Ей очень не хотелось пойти по дорожке, протоптанной Эскобаром, ведь теперь только ленивый не видел его обнаженным. В числе ленивых был Мэттьюз, считая противным и неестественным связи, какие были между Иеном и Дженаро, но держал рот закрытым. Практически. Во всяком случае, он не выказывал к этому вербального презрения и не осмысливал, отключая фантазию, так как Брайден был хорошим мужиком и его другом, а друзей не осуждают.
Так же Винни не считал зазорным ее съемки в порнофильмах. Каждый выживал как мог, он и сам не всегда был на высоте. Более того, в его жизни было больше неприятностей и поражений, чем в ее. В какие-то моменты он считал себя полным неудачником и думал, что уже никогда не выберется из дна, куда сам себя загнал. Ему было сейчас все равно на то, кто ее трахал, на то, кого трахала она. Было и было, единственное в этом мире, в чем он был уверен больше, чем в себе - это в ее любви. И он был уверен в том, что даже если что-то и всплывет, даже если в какой-то момент Адам возненавидит ее за прошлое, он сумеет объяснить ему, что, обвиняя свою мать, он оказывается сущим идиотом и что Гвинет - самая лучшая в мире женщина, кто бы что ни говорил. Он должен гордиться ею, а не презирать. Всем маленьким мальчикам свойственна тяга к преувеличению, но Винни был уверен в том, что поможет Адаму справится и с этими бесами, для чего-то же он остался рядом с Гвин.
- А я на Новый год хочу мир во всем мире и тебя в красивом белье. - подумав, сообщил он и поцеловал женщину в изгиб шеи. - Пойду отолью.
Ловко поднявшись на ноги, он вышел из комнаты.
Никогда он не был великим кулинаром, никогда не готовил, как Бог, но Гвинет нравилось смотреть кулинарное теле-шоу и перечислять все, что она хотела бы попробовать. У нее были свои любимчики и те, кому она желала поскорее вылететь из проекта. Винни закрывал глаза на такие ее женские слабости и сидел во время просмотра рядом, перечитывая Ницше или решая кроссворд, но никак не вникая в суть искусства кулинарии. Рожденный ползать, как известно, плавать не может, а еда - это то море, в котором можно и утонуть. Хуже всего было то, что беременность плохо влияла на женские аппетиты и капризы, поэтому кое-что, да кое-как пришлось Винни научиться готовить. Вот и сейчас, оставив свою женщину развлекаться новыми игрушками в виде двух щенков, он разрезал на дольки большой спелый грейпфрут, тут же бросая его в салатницу, добавил туда соломкой авокадо, чуть не отрезав себе при этом пару пальцев, выдавил пол-лимона. Присыпав все это орехами, - для мозга, - он добавил фету. Никогда бы в жизни не подумал, что будет готовить для кого-то.
- Моя мать схватила бы инфаркт, узнав, что я тут вытворяю, - усмехнулся Винсент, усаживаясь на диван рядом с Гвин и вручая ей салатницу с обедом, который, по словам интернета, был полезен и женщине, и чудовищу внутри нее.
[NIC]Vinnie[/NIC]

Винни не знал, существует ли какая-то особая, то ли кармическая, то ли космическая, то ли биологическая связь ребенка с мужчиной, не важно, с отцом ли или с такой себе заменой отца. Может, что-то и существовало, отдающее ароматом сверхъестественного, может, это было лишь плодом воображения, а чудовище внутри реагировало на давление и смену температур, как умная электроника, например, стиральная машина или кухонный комбайн. Но неоспоримым фактом было то, что Адам внутри Гвинет затихал, стоило ему ощутить прикосновения Винни. Боялся что ли, успокаивался, как море перед штормом, прислушивался, копил информацию.
Мудренные тетки говорят, что ребенок все слышит и понимает. Винни не хотелось бы, чтобы сын понимал, когда они занимаются сексом. Осознание наличия "третьего лишнего" действовало на него как нельзя негативно, но он старался не подавать виду. Еще тетки говорили, что с ребенком нужно говорить, ему нужно слушать классическую музыку, но своим голосом Мэттьюз не был способен воспроизвести Бетховена или Моцарта. Он мог сесть за синтезатор и сыграть что угодно, воспринимая музыку на слух и не нуждаясь в нотах, когда дело касалось простых композиций. К классике он относился с уважением, но сыграть мог многое, не даром он прослыл талантом буквально с пеленок, не даром ему были подвластны более десятка музыкальных инструментов. Но одно дело - сыграть, совсем иное - спеть. Сейчас Гвинет просила его спеть, поговорить, надеть на себя облик истинного отца и воспитателя.
Поцеловав шею своей прекрасной женщины, Винсент вздохнул и тихо запел:
- Мне все равно, больно ли это, я хочу себя контролировать, хочу иметь красивое тело и красивую душу. Хочу, чтобы ты замечала, когда меня нет рядом. Ты чертовски особенная, жаль, что я не особенный. Я всего лишь слизняк, я человек со странностями, что, черт возьми, я делаю здесь? Мне здесь не место.
Вот бы взять гитару, да сыграть, разрезав пальцы на лоскуты кожи, закапать ковер и журнальный столик кровью, выплеснуть из себя чувства, как это бывало раньше. Открывая душу таким образом, Винни понимал, что соскучился за концертами. Кочевой образ жизни нуждался в нем так же, как Мэттьюз нуждался в постоянных поездках. Цветку нужна вода, чтобы не засохнуть. Винни нужны были новые горизонты, чтобы не сойти с ума.
- Мне здесь не место... Жил-был цирюльник и его жена, она была прекрасна. Глупец-цирюльник и его жена... Она была смыслом его жизни, она была прекрасна и общительна, а он был так наивен. Падам-падам-падам, этот мотив показывает на меня пальцем, и я тащу за собой как странную ошибку - этот мотив, который знает всё наизусть.
Переходя от классики жанра к странным английским историям и заканчивая попурри французскими мотивами, Винсент чувствовал в своем роде свободу. Музыка все еще была подвластна его фантазии, он все еще мог и умел многое. Знал многое. Закрывая глаза, он словно чувствовал под своими пальцами клавиши пианино, чувствовал, как успокоился под его ладонью ребенок, хотя он даже не начал петь по-настоящему, не перешел на привычные для своего репертуара песни.
Притихнув, он так и не открыл глаза. Зарылся носом в волосы, пахнущие персиком и карамелью, выкрашенные аммиачной краской, волнистые, мягкие, медовые. Нашел губами ее ухо и мягко поцеловал, следом чуть прихватывая зубами и прижимая поближе к себе. Музыка, как и любовь, вдохновляла его на жизнь. И, когда эти две стихии соединялись воедино - Винни хотелось действовать, бежать куда-то сломя голову, крушить и строить, сжигать и умирать, возрождаясь из пепла после каждого окончания концерта. Музыка и любовь - глоток арктической свежести средь летнего зноя, бальзам на израненное неудачами сердце, капля никотина, которая не убьет, а взбодрит лошадь.
[NIC]Vinnie[/NIC]

Она стала мягкой. Изнутри. Раньше ее доброта, не вызывающая сомнений, окутывала его, как кокон гусеницу, делая лучше, успокаивая и даже исцеляя. Каким бы несдержанным он ни был, как бы ни обращался с другими женщинами до нее, во время нее и после нее - ни одна капля его злости не была предназначена Гвинет. Он мог бить и унижать любую, к ней же Винни относился по-настоящему трепетно. Сам не знал, отчего. Наверное, дело было в обещании, данном когда-то друзьям, в том, что с самого начала все пошло у них не так, в определенных канонах, заложенных у Мэттьюза в подсознании; просто было так нельзя. Конечно, бывали моменты, когда он испытывал злость по отношению к ней, раздражение, переходящее в рычание и загоняющее в тупик, но ни разу за всю свою жизнь он не позволил себе даже замахнуться на Гвинет. Священное в ней было что-то? Адама священным он уж никак не считал. Не имея возможности любить его, Винсент просто мирился с тем, что он есть. Может, будущее что-нибудь изменит, - улучшит ли ухудшит, - но пока он делал то, в чем нуждались и Адам, и его мать, решив в кои-то веки думать не только о себе. Мужской эгоизм зиждется на желании быть свободным, никому не обязанным, необремененным. И пока Винсент об этом позабыл, отложил в дальний ящик и накрыл сверху бумагами с иными планами и расчетами.
Она была мягкой и мокрой изнутри. Он чувствовал это своими пальцами, скользнув под белье. Короткая цветастая домашняя юбка задралась, оказавшись под самым животом, пока он с осторожностью и даже какой-то бережливостью целовал ее округлые колени и внутренние стороны бедер. Отдых пошел ей на пользу, легкий загар приласкал кожу, сделав ее более нежной, напитав запахами морского прибоя и соленой воды. Ему нравилось. Сам будучи истинным бледным англичанином, Мэттьюз не очень жаловал солнце или солнечные ванны, но зато с интересом изучал слегка потемневшую кожу своей женщины, с удовольствием отмечая различие тона там, где было белье.
Ее нравилось ласкать. Баловать поцелуями. Оглаживать живот, к которому она относилась с присущим всем матерям и беременным трепетом. Оставлять влажный след своих губ над пупком. Чувствовать ее дрожь от прикосновений к наиболее чувствительным ее местам. Ее нравилось ублажать. Пусть в каком-то смысле превращаясь в раба, но кто сказал, что Винни этого не хотелось? Или что он был против? Бунтарский дух в эти моменты затихал, так что Мэттьюз мог выложить всего себя ради того, чтобы ей было хорошо. Чтобы ей нравилось. Чтобы никогда она не думала о чем-то плохом, ведь он есть рядом. Вот он. Проникает в нее языком, чувствуя, как сжимаются ее пальцы в кулак, зарывшись в его волосы. Слыша, как горячо она выдыхает и видя, как ерзает. Закрывая глаза и делая ей хорошо.
А ведь когда-то он и не думал, что будет заниматься подобным. В прошлом это было для него сродни унижению, признаком подкаблучника. Теперь же он ласкал языком свою любимую женщину, ничуть не смущаясь и не чувствуя себя как-то неправильно. Скользкая влага на языке лишь возбуждала.
И вот она смотрела на него слегка свысока, оказавшись у него на коленях и держась пальцами за плечи. Так она могла контролировать его и делать, что вздумается только ей. Оставляя жадные поцелуи на ее плечах, усеивая их веснушками из легких засосов, Винни сжимал пальцами бедра женщины и помогал ей двигаться себе навстречу. Ни на что не променял бы мгновения подобной близости, пусть их было трое - не ощущал присутствие кого-то лишнего, не дергался, не нервничал, наслаждаясь ее горячими вздохами, ее голосом, ее телом.
Не смотря на все встречи и расставания, ревности, ненависть, измены, съемки и поездки - все было по-прежнему и по-разному каждый раз одновременно. Он находил успокоение в этой женщине, он готов был боготворить ее, слушаться и принимать в собственную душу. Никого другого, только ее, сколько бы обнаженных тел он не видел и сколько связей ни имел. Банальным было говорить, что она была особенной, но все факты указывали именно на это. С первой встречи, заставив ее желать себя, Винсент ценил ее, как личное сокровище, с первой минуты определив ее как нечто свое.
[NIC]Vinnie[/NIC]