Начать этот рассказ следует с расстановки некоторых фундаментальных точек над «i». Меня зовут Ларс Андерссон, я художник-комиксист и тату-мастер. Родом я из Нью-Йорка и с самого рождения обитаю где-то здесь уже около двадцати девяти лет. Возможно, когда-то я даже был вашим соседом. Три года назад у меня родилась дочка – маленький подарок от женщины, с которой мы однажды решили поразвлечься. Теперь она умирает от рака, а у меня на руках остается ребенок, нуждающийся в ласке и внимании. Если вы сталкивались со мной раньше, то вы знаете, что я не самый ответственный человек. Не самый взрослый эмоционально, чтобы вынести такую нагрузку, но жизнь не оставила мне выбора. Эта щедрая сучка даже подкинула мне второй подарок – Адама Брэтфилда, которого я полюбил больше, чем кого-либо в своей жизни. А он наркоман. Теперь уже наркоман в завязке, но ломки продолжаются, и облегчения не предвидится в ближайшее время. Милый рассказчик, уполномоченный повествовать мою историю, уже не раз писал об этом, но в этой части я решил говорить за себя сам. Посмотрим, что из этого получится.
Ради справедливости стоит сказать, что я не думал, что будет легко. Мне свойственно быть преисполненным светлых мыслей, уж такой я человек по жизни, мне всегда проще верить в лучшее. Но я не тешу себя напрасными надеждами и не живу в сказке, скорее воспринимаю реальность такой, какая она есть, просто акценты расставляю иначе. Во мне оказалось достаточно сил, чтобы выбраться из-под влияния моих властных родителей и выбрать дело, которое мне нравится. Я сумел справиться с ответственностью, навалившейся на мои плечи, и стал отцом моей маленькой белокурой принцессы. Я даже смог поставить перед Адамом тяжелый выбор, смириться с мыслью о том, что могу потерять его навсегда и все оставшиеся годы терзаться сомнениями о правильности своего решения. Полюбить его было риском с самого начала, ведь он обокрал меня, солгал мне, поступил неправильно.
В первую же встречу я понял, что этот мужчина не простой, он одержим своими демонами, но я не сумел указать ему на дверь и не сразу осмелился просить перестать принимать. В нашу первую проведенную вместе ночь я увидел эти шрамы на его венах, немного испугался, но принял это – кто же не совершает в жизни ошибок? Лично я совершал, я знаю, как это бывает. Все дело в том, что я привык надеяться на хорошее, жить с ориентировкой на позитив, потому не устаю давать людям шансы все исправить. Как-то это слишком высокомерно, вам не кажется? Кто я такой, чтобы надеяться на то, что люди сумеют в один миг осознать свои ошибки после знакомства со мной и вдруг решить исправиться? Но я все равно надеюсь, каждый чертов раз я преисполняюсь надеждой, что все изменится. Измениться изменилось, но пока я не знаю, в какую сторону.
Я люблю Адама. Я любил его в 2011 году и люблю до сих пор, несмотря на все, что нам пришлось пережить вместе. Он, может, и наркоман, но он тоже меня любит, он выбрал меня, отказался от своих пагубных страстей ради возможности создать со мной настоящую семью. Принял и маленькую девочку, и необходимость поддерживать меня в этот сложный отрезок моей жизни. Он сумел преодолеть свои предрассудки и увидеть свою жизнь в новом свете, осталось только добраться до того счастливого момента, а это уже самое сложное. Пробираться через дебри зависимостей без возможности чем-то заполнить ноющую пустоту, выкручивающую руки и нервы, не такая уж легкая задача. Выбор я поставить сумел, а как помочь ему на деле не знаю. Несу всякую чушь о том, что все будет хорошо, улыбаюсь ему широко, ласкаюсь, как истосковавшийся кот, а в душе понимаю, что не приношу ему желанного облегчения. Я привык надеяться на лучшее и надеюсь, что моей любви хватит на удержание Адама рядом с собой трезвомыслящим, свободным от наркотиков. Но не наступаю ли я на те же грабли? Не получу ли я ими снова по лбу? Это, знаете, почти хобби, разочаровываться в своих наилучших побуждениях.
Что же в этой жизни я делаю не так?
Я просыпаюсь, когда диван скрипит и Адам уходит на кухню. Я ужасно устал за день. Раньше я мог позволить себе спать до обеда, расслаблено курить у окна, заниматься до вечера любовью со своим мужчиной и немного работать до ночи. А теперь я встаю с самого утра, чтобы успеть отвезти Эльсу в детский садик, после заехать в магазин за продуктами для Ясмин и дальше к ней в больницу, где даже стены кричат о том, что она умирает. Видеть её родителей – это самое страшное, что происходит со мной за день. Некогда жизнерадостные и любвеобильные люди выглядят теперь все равно что тени, призраки этих пустых коридоров, не дарящих прихожанам никакой надежды. Их глаза пустые, они смотрят на меня с сожалением, а иногда даже вопросительно и это совсем выбивает меня из колеи. Откуда я знаю? Откуда я могу знать, умрет ли она и когда это случится? И разве я похож на человека, который знает ответ на вопрос «почему»? Я ведь сам потерян, я сам не знаю, что будет завтра. Мне страшно засыпать и просыпаться. Мне все время страшно. Не нужно задавать мне вопросов и смотреть на меня так болезненно.
Я провожу дни в больнице. С её родителями, со своими. Часы посещения я честно высиживаю рядом с Ясмин, сжимаю хрупкую ладонь своей, и другой сжимаю руку Адама, которому тяжело, а он все равно рядом. Мне важно чувствовать жизнь, потому что когда я наедине с некогда цветущей, а теперь сереющей день за днем, женщиной, мне кажется, что я тоже уже не жилец. После обеда я еду за Эльсой, чтобы она повидала свою маму, а вечером, когда нас выпроваживают медсестры, я снова везу её к бабушкам и дедушкам, потому что для них это единственный шанс хоть немного развеяться. А сам я оказываюсь запертым в своей каморке с Адамом и его демонами. Я сражаюсь с ними, как могу, но Адаму все тяжелее, а, значит, я плохо справляюсь.
Лежу в постели, боря желание подняться, закурить и отправиться к нему. Слушаю, как он ходит, как скрипит стул под весом его тела и как после шумит вода, гремят тарелки. Мне хочется сделать что-то, правда очень хочется, но я не знаю, что мне нужно сделать. Я боюсь пойти к нему и напороться на тот странный взгляд, которым он иной раз окидывает меня, когда совсем невмоготу. Я боюсь, что сделаю только хуже, расстрою его, обижу или, еще хуже, разозлю. Я не боюсь самого Адама, потому что он не хочет сделать мне больно, но я боюсь того, что временами им управляет. Раньше боялся наркотиков, теперь боюсь их отсутствия, ведь эта жажда невероятных форм и размеров, никогда не знаешь, во что она может обернуться.
Адам возвращается, и я прислушиваюсь к его дыханию. Прижимаюсь к нему ближе и накрываю его ладонь своей. Он такой родной, этот мужчина. Любимый. Поворачиваюсь медленно и смотрю на него, поправляю одеяло на его животе, разглаживая складку, словно это может послужить решением всех проблем. Устраиваюсь на его плече головой и обнимаю крепко, закрывая глаза. Мне хочется сказать ему, что мы справимся, но я только оставляю поцелуй на его груди, как всегда делаю перед сном.
- Я люблю тебя. – Тихо шепчу ему на ухо, прихватывая губами мочку.
Тычусь ему в щеку, чмокаю и прижимаюсь еще крепче, пальцами мягко пересчитывая ребра. Он все тощает и тощает, есть не получается, только минералку вливает в себя литрами… Вздыхаю и снова укладываюсь на плечо, выводя пальцами узоры на его груди. Исправить кожу после игл на его руках оказалось легко, но как же исправить то, что испорчено внутри?
[NIC]Lars[/NIC]

Knowing
Clouds will rage up
Storms will race in
But you will be safe
In my arms...

Я никогда не пытался изменить его и никогда не испытывал ложных надежд. Я видел, кем является Адам, видел его зависимость от наркотиков, страшные шрамы на его руках. Я видел, что у него не самый сладкий характер и что он не отличается ни честолюбием, ни альтруизмом. Я всегда пытался лишь помогать ему. Кто-то бы сказал, что для него нет ничего святого, потому что он наркоман и патологический вор, но я так не считаю, хотя не отрицаю некоторой правдивости прозвучавших слов. Он вор и наркоман, он не любит людей и у него действительно ужасный характер, но, знаете, однажды он полюбил меня, и этого оказалось достаточно. Мы не выбираем любовь, она просто случается с нами. И если она постучала в окно, то стоит его открыть, потому что шансы на настоящую любовь выпадают слишком редко, если не единожды. У нас с Адамом такая любовь, настоящая. Реальность чувств, которые мы испытываем друг к другу, никогда не ставилась под сомнение. Никогда не было повода не верить в это, потому что оно внутри и совершенно понятно. Был момент, когда мы оказались слишком близко к расставанию, но даже тогда я ни на секунду не усомнился в тех чувствах, которые испытываю по отношению к этому мужчине. Я люблю его с каждым днем сильней и даже теперь, когда мы разбиты и истерзаны, я все равно ощущаю, как мои чувства к нему растут, становятся сильнее, поддерживают. Я чувствую эту грустную нежность, когда смотрю на него тощего и несчастного, все время уставшего, и мне тяжело видеть его таким, но я все равно им любуюсь. Потому что он жив и рядом. Наверное, кому-то мы бы показались жалкими. Может быть, этим вечно счастливым парочкам, целующимся на каждом углу и обменивающимся милыми статусами в социалках. Адам никогда не писал мне милый статус на фейсбуке, но он добровольно отправился в Ад ради меня, а чем могут похвастаться другие? Так себе достижение, конечно, на деле и лучше бы статус, но чем богаты, тому рады. Мы с Адамом справимся с тем, что навалилось, и тогда наступит светлая полоса нашей жизни. Быть может, тогда мы соберемся и рванем в путешествие – у меня вполне хватит на это денег. Или снова станем заниматься сексом, как одержимые, урывая каждую свободную минутку, чтобы приласкать друг друга. Может даже, мы совместим путешествия с безудержным сексом, было бы очень неплохо…
Каждое утро, даже зная, что день будет отвратительным и едва ли принесет хорошие вести, я все равно поднимаюсь с постели и иду готовить завтрак, как делаю уже не один год. Адам всегда был голоден, он всегда с радостью уплетал мою стряпню, а я был рад стараться, так что со временем даже научился неплохо готовить для него. Он съедал мои неудачи, не моргнув и глазом, не поведя и бровью, тогда я смотрел на него с улыбкой и верил, что он сможет так же избавиться от любой другой неудачи. Проглотил, и она вышла через несколько часов через другое место, слилась в унитаз, так сказать, с поразительной легкостью. Но некоторые неудачи все-таки оказывались менее удобоваримыми, чем другие, поэтому сейчас у нас обоих запор, зато омлеты я научился готовить просто божественно. И плевать, что жрать их не будем ни он, ни я. Пускай будут, пускай наш совместный завтрак, как ритуал, останется неизменным.
А еще я стараюсь улыбаться. Знаете, я ненавижу свое отражение в зеркале, оно меня угнетает. Я не видел еще ни одного настолько же уродливого человека, как тот, в зеркале. Даже Адам, терзаемый ломками, выглядит куда красивее меня. Но я стараюсь улыбаться, хотя бы в самом начале дня, пусть немного, но предпринимаю попытки сделать день светлее. Ничего не работает, знаете. Не получается. Я всегда хотел быть супергероем, не из тех клевых чуваков на мобилях и с кучей техники, а таким, маленьким и незаметным супергероем, который по-настоящему помогает людям, дарит им добро и улыбки. Но моя магия не работает, я просто ничтожество. Я нелепый и мои попытки тоже нелепые. Но я все равно стараюсь улыбаться каждое утро, и я улыбаюсь теперь Адаму, который тоже старается. Все так ужасно, но мы пытаемся сдержаться, хотя иногда мне кажется, что однажды мы так же встретимся на кухне и во время утреннего приветствия застынем, а потом распадемся на мелкие частицы, в прах. Но я все равно обещаю его спасти, убеждаю, что он в безопасности, когда находится в моих руках. И если однажды мы все же застынем поутру, то пусть хотя бы он верит, что это к лучшему, ведь я обещал ему… Я специально обнимаю его каждое утро из-за этого.
Устало, словно и не спал, я тру глаза пальцами, чтобы постыдно не разреветься. Адам вот-вот покажется из ванной, мне нельзя плакать. Знаете, это слишком эгоистично, плакать перед человеком, который страдает во имя твоего счастья. Поэтому я стараюсь держаться и принимать его старания с благодарностью, чтобы он не думал о моей эгоистичности, чтобы понимал – я ужасно ценю все, что он делает ради меня. И если он не сдается, то и я не сдамся, хоть мне и хочется реветь, как маленькому. Знаете, громко, надрывно, захлебываясь своими всхлипами. Очень честно и не скрывая своих чувств.
Я ставлю на стол две тарелки с омлетом и беконом, еще две кружки кофе, который сварил в турке, потому что в такой дерьмовый день кофе должен быть хорошим, а не растворимым. Адам умывается, я прислушиваюсь к шуму воды, а сам отхожу к окну и закуриваю неторопливо, рассматривая пейзаж за окном, если так можно назвать темный грязный двор, раздолбанный асфальт и такие же ступеньки нашего подъезда. Я стараюсь не смотреть вниз, вместо этого я смотрю вперед и вижу другой дом, а еще несколько чахлых деревьев. Другой дом всегда меня немного радовал, раньше я смотрел на него и придумывал, кто живет в каждой квартире, я брал листок бумаги и зарисовывал воображаемых жителей. Конечно, я был не прав, но было прикольно. Теперь я не помню никого из тех, кого придумал, а просто смотрю вперед и затягиваюсь крепко, до желания тут же раскашляться и выпустить дым. Мне, в общем-то, все равно, кто там живет…
Когда выходит Адам, я тушу сигарету и устраиваюсь за столом. Мы лениво ковыряемся каждый в своей тарелке и молчим, потому что в последнее время нас тяжело даются слова. Что ни скажи – все не то. Правильными остаются только признания в любви, все остальное или слишком шатко, или вовсе не имеет никакого значения.
Но я все-таки нарушаю тишину:
- Сегодня у Эльсы короткий день в садике, а у Ясмин какие-то процедуры, поэтому к ней пустят только после обеда. Давай прогуляемся с дочкой, пока есть время? Может, стоит сходить куда-нибудь… На детскую площадку хотя бы.

Rains will pour down
Waves will crash around
But you will be safe
In my arms...
[NIC]Lars[/NIC]

Да, никто не говорил, что будет легко. Я стараюсь повторять себе это почаще. Еще я говорю себе, что жизнь без сложностей – это не жизнь. Без проблем нет жизни, значит, мы еще живы, значит, не все еще потеряно. То, что мы чувствуем боль и тяжесть – это совершенно нормально, это правильно. Значит, нам не все равно, а если не все равно, то сразимся и справимся. И наступит настоящий рассвет на душе, и однажды утром улыбнемся искренне. Мы должны справиться. В конце концов, у нас есть крыша над головой, она даже не протекает (эта привилегия досталась соседу сверху, толстому Чаку, который то уходит в запой, то принимается за ремонт и не дает нам спокойно спать, все стучит молотком и сверлит своим перфоратором). А еще мы с Адамом есть друг у друга, и мы любим по-настоящему, мы вместе в болезни и здравии, в счастье и горести, мы всегда вместе. У нас все именно так, как положено. Глядите, он сидит у моих ног, он целует мои колени. Надежда не оставит меня, пока он прижимается своей колючей щекой к моему бедру. На нашей улице еще будет праздник.
У нас есть дочь. Маленькое сокровище, самое ценное в этом мире существо. Кто бы мог подумать, что в самое тяжелое время мне только и будет что хотеться плести ей косички. Она в последнее время такая тихая, молчаливая, задумчивая. Не капризничает, не кричит, даже не плачет. На прошлой неделе она разбила коленки и сама сменила юбочку на брючки, чтобы ранок не было видно. Не хотела нас тревожить, добавлять хлопот. Эль не понимает, что происходит и ей тяжело дается это неведение, но она заботится о нас по мере своих сил и возможностей. Мой маленький белокурый ангел, мой смысл жизни, моя надежда на лучшее. Моя родная дочь, кровинка, наследие. То лучшее, что я смог подарить этому миру за свои прожитые тридцать лет.
Не так давно она спросила меня негромко:
- Мама умилает, да?
И я замер, не в силах подобрать слова, не зная, что сказать. Соврать ей? Но как же я потом искуплю этот грех, когда ей придется оказаться на маминых похоронах? Как же я переживу ее разочарование? Сказать правду? И как же ей дальше жить, зная, что со дня на день ее мамы не станет? Я замешкался, а она смотрела на меня серьезно, упрямо поджав свои маленькие губки, а глаза ее наполнялись слезами.
- Я не знаю… - честно шепнул ей я и крепко обнял.
Мы плакали вместе. От горечи, от страха, от боли. В тот момент, мне казалось, что она умнее и взрослее меня. Я не знаю, а она – да. И она плакала долго, горько, захлебывалась своими рыданиями, пока бессильно не уронила головку на мое плечо и не уснула. Больше она не говорила со мной на эту тему. Когда проснулась, даже не глянула на меня, пошла к Адаму на диван, вручила ему пульт в руки и предложила посмотреть мультики. Они смотрели Спанч Боба, а я, скрывшись в ванной, закусывал костяшки пальцев, чтобы не выдать свои постыдные рыдания. Мне не хватает сил.
Зато она такая кроткая и заботливая. В тот день Адаму было особенно нехорошо, он бессильно развалился на диване, а Эль лежала с ним рядом, устроившись своей маленькой головкой на его груди. Охраняла его, утешала, успокаивала. Когда он тяжело вздохнул и закрыл глаза устало, посмотрела внимательно, потрогала его лоб ладошкой и спросила:
- Ты болеешь?
Адам кивнул, окинув ее тяжелым взглядом, а Эльса, резво спрыгнув с дивана, побежала на кухню. Она намочила полотенце холодной водой и прибежала обратно, чтобы сделать ему компресс. И сидела рядом с ним, не уходила, все ждала, когда же ему полегчает. В ту ночь она осталась у нас, не захотела ехать к бабушке и дедушке, настырно ложилась рядом с Адамом, так и спала в итоге между нами. Обнимала его, грела, укрывала до самого подбородка. А утром вызвалась отнести ему завтрак в постель. И очень расстроилась, когда Брэтфилд не смог запихнуть в себя и половину яичницы.
Мы приходим в садик, Адам помогает Эльсе одеться, пока я разговариваю с воспитательницей. Ее зовут Мери, у нее очень добрые глаза и чувственная улыбка. Она всегда хорошо к нам относилась, никаких предубеждений, исключительная доброжелательность. Она спрашивает, как наши дела, делает это робко и деликатно. На такой вопрос хочется ответить, он не вызывает во мне агрессии, хотя в последнее время я мечусь от злости до исключительной беспомощности. И я отвечаю, говорю, что Ясмин совсем плоха, ей не здоровится, ее не отпускают домой из больницы. Рассказываю, что Эльса проводит много времени у бабушки с дедушкой, потому что мы с Адамом попросту не успеваем везде и всюду. Благодарю ее за внимание, за заботу. С благодарностью пожимаю ее тонкую ручку, когда она предлагает посидеть с Эль сверхурочно, если вдруг такая услуга понадобится.
А потом мы идем на качели. Эльса сжимает наши ладони, выступает связующим звеном. В принципе, нам с Адамом не нужны дополнительные детали, как бы ни складывалась наша жизнь, но друг другу мы все еще подходим идеально. Нам с ним очень повезло, нечасто люди находят точно подходящих себе людей. А наша маленькая Эль лишь лишнее тому подтверждение, она моя дочь, которая стала нашей. Адам принял ее, не испугавшись, он ради нашей семьи борется со своими демонами и за это я ему безумно благодарен. Он согласился на это, потому что чувствует нашу любовь. Я надеюсь, что именно эта мысль дает ему силы и удержит от срывов – хватит срываться, нам больше нельзя ошибаться и подвергать себя опасностям. Как Адам когда-то сумел отказаться от игл, так он сумеет отказаться от всего остального. Я верю в него, верю в нас. Я должен.
Качели в парке две. Пока Адам с Эльсой катаются, я отправляюсь в ларьку с хот-догами – там помимо них продают минералку и желейные конфеты. Пакетик сладостей я отдаю своей малышке, она качается неспешно и поглощает разноцветных мишек. Бутылку я держу подмышкой, наблюдая за самыми любимыми людьми моей жизни – воду я, конечно, купил для Адама, потому что иначе он высохнет. Когда он протягивает руку, я отдаю бутылку ему и присаживаюсь устало на скамейку поодаль. Пусть катаются. Мне бы минутку покоя.
[NIC]Lars[/NIC]

Главное в этой жизни – любовь. Это то самое важное, что есть в жизни любого человека. Любовь детей и родителей, любовь между двумя взрослыми, любовь к миру. Я всегда был любвеобильным человеком, но не всегда понимал всю ценность этого чувства. Я относился к происходящему в своей жизни легкомысленно, обижал своих родителей невниманием, решив, что они отказываются принимать мою индивидуальность, хотя в трудный момент именно они в числе первых пришли на помощь. Забыв все обиды и прошлые разногласия, они поддерживали меня в тяжелый промежуток моей жизни, следили за маленькой Эльсой, ее они тоже в свое время не одобрили, каждый день они приезжали к Ясмин, которую мать однажды в сердцах назвала проституткой. Люди говорят многое и часто ошибаются, но нельзя злиться на них целую вечность, нужно уметь прощать. Это очищает сердце и душу, снимает блок с любви, которая необходима каждому человеку. Я умею и хочу любить. Несмотря на все сложности, принесенные мне Адамом, я оставался с ним рядом, стойко поддерживал его, хилого теперь, на ногах и прощал ему то, как он поступал, одержимый своими демонами. Если задуматься, я только и живу одной лишь любовью к людям, которые меня окружают – люблю своего мужчину, свою дочь и ее мать, своих родителей и ее. Это помогает мне собраться с силами.
Я осматриваюсь вокруг и стараюсь поддерживать в себе силу любви. Я люблю этот город, Нью-Йорк мне близок по духу. Люблю Манхэттен, хотя мало пользуюсь его благами, не брожу по элитным бутикам, не посещаю званных вечеров с элитой. Я люблю сам дух этого места, его вечно бурлящую жизнь, спешащих по своим делам людей, яркие вывески. Я художник-комиксист, я люблю яркое и нереальное, вот Манхэттен как раз такой – полный небоскребов, умопомрачительных зданий, красивых улочек. Мне приятно это место, я люблю его. Я люблю этот парк, эти качели, люблю Адама и Эльсу. Боги, как же сильно я их обожаю. Без них мне нечего делать в этом мире, они мой смысл и без них я совершенно бессмысленный. Такой была моя жизнь до них, бестолковой и никчемной. Никакие успехи, связи, друзья не дарили мне столько удовлетворения, сколько теперь дарит мысль о моей семье. Ради них я сверху горы, сдвину саму Землю со своей оси, потому что они – моя опора. Я благодарен миру за то, что они у меня есть.
Эти мысли действительно помогают мне приободриться.
Адам прыгает с качели и у меня внутри все замирает от ужаса. Когда-то я и сам так делал, в далеком детстве, когда люди бесстрашны как никогда, а теперь мне кажется, что это что-то совершенно непозволительное. Он твердо стоит на ногах, и я этому радуюсь, если для этого ему нужно кататься на качелях, чувствуя ветер в волосах, и прыгать с нее, то черт с ним, пусть прыгает. Ему тяжело жить так, как правильно, я прекрасно это понимаю. Всю свою жизнь он потратил на непотребства, находил удовольствие в том, что не должно его приносить, довольствовался тем, что кажется обыкновенным людям противным. Наркоман, клептоман, просто мерзкий тип – именно так бы охарактеризовал его всякий, а то и словами похуже, но я никогда не думал об Адаме плохо, даже когда он давал мне повод. Я умею верить, в том числе в людей. Сейчас моя вера проходит страшные испытания и, быть может, чудес я уже не жду, потому что вижу, как увядает на глазах моя прекрасная Ясмин, но веру в Адама и его силу из меня ничем не вытравить. Я знаю, что он справится. Соскочит с наркотиков так же, как сейчас соскочил с качели, осознавая опасность, возможную вспышку боли от расшибленных конечностей или разбитого носа, но тем не менее. Я буду с ним рядом, я всегда поддержу его, я помогу ему всем, чем только можно. Я подхвачу, поддержу, залижу его раны языком – к чему переводить медикаменты? Совсем не побрезгую. Он не заражен, а если и заражен, то я уже давно с ним в одной упряжке. Его я не боюсь, его демоны мне не страшны, с ними я готов бороться. Со смертью нет, но с ними – запросто. Не допущу, чтобы Адам развалился на куски, потому что мне без него жизни нет, а Эльсе нет жизни без нас. Мы больше не свободные, моложавые юнцы, которым дозволено кутить до утра и умирать молодыми. Если задуматься, не такие мы уже и молодые.
Обнимаю Адама крепко, с жадностью прижимаю к себе, целую его слегка влажный висок и после щеку. Я растираю ладонями его спину и плечо, не отпускаю от себя, не позволяю отстраниться. Краем глаза наблюдаю за Эльсой, которая сейчас – ребенок, а не маленькая женщина. Терпеть не могу ее взрослые взгляды и задумчивость в последние дни, это сводит меня с ума, ведь ей нет еще даже четырех. Не положено таким маленьким девочкам смотреть на мир такими глазами, поэтому я радуюсь тому, как она обсыпает песком мальчишку-ровесника в ярко-зеленой курточке. Тот возмущенно кричит и грозит ей лопаткой, но, задобренный мармеладкой, сменяет гнев на милость и отдает Эльсе свою машинку. Та с энтузиазмом катит ее по бордюру песочницы, выпятив губы трубочкой – мне неслышно, но я знаю, что она делает вжжж. Я улыбаюсь искренне и трусь носом о волосы Адама, потом заглядываю в его глаза, слегка отстранившись.
Знал бы ты, какой ты красивый, несмотря ни на что. Знал бы, какой привлекательный. Я люблю тебя только сильней, несмотря на все наши невзгоды. Пусть я давно не ощущал тяжести твоего тела на себе, пусть не чувствовать тебя в самом себе, не видел жадных синяков на своем теле последние месяцы – я все равно люблю тебя и хочу, я нахожу тебя самым сексуальным мужчиной на этой планете. Я мог бы рассказать тебе об этом и многом другом, мог бы шептать пошлости на ухо, странные комплименты… Но я лишь рассматриваю тебя с нежностью во взгляде и несмело улыбаюсь, проводя пальцами по щетинистой щеке.
- Побрею тебя вечером, как заботливый любовник, - обещаю негромко.
[NIC]Lars[/NIC]

Ты ведь хочешь жить, Адам. Я чувствую твое желание жить. А если так, то ты хочешь бороться и будешь – я не позволю тебе опустить руки, я не поддамся твоей слабости, твоей черной депрессии. Забивая твои руки розами, чтобы Эльса не видела страшных шрамов, которыми ты наградил себя в попытках найти истинное счастье и удовольствие, я клялся самому себе, что ты больше никогда не окажешься в таком отчаянном положении. Мне не жалко своих сил на тебя, не жалко денег, мне ничего для тебя не жалко, потому что ты – мой. Ты мой мужчина, мой избранник, мой любимый человек. Я пройду с тобой через все тяготы, я буду заботиться о тебе заболевшем, я буду любить тебя сильным и здоровым. Не отрекусь от тебя ни за что на свете, не отвернусь от тебя, если ты снова оступишься. Я буду идти следом за тобой, буду идти рядом, чтобы держать тебя за руку и если ты упадешь, утянув меня следом, то я подскочу первым и помогу тебе подняться. Я отряхну твои колени, как отряхиваю Эль, когда она не может совладать с силой гравитации, я поцелую твои раны и поругаю весь мир, но не тебя. Плохая дорога, плохой пол, плохие кочки, плохое все, плохое. Я буду верен тебе всегда, до самой смерти не задумаюсь ни о ком больше, никого больше не захочу. Мне не нужны твои клятвы верности, не нужны предложения и штампы в паспорте – пусть мы никогда не станем настоящими супругами, я все равно тебе клянусь, что буду рядом до самого конца. Лелеять и любить тебя, заботиться не зная усталости, боготворить тебя вопреки всем твоим недостатка. Я не боюсь тебя, мне не страшно сталкиваться с твоими демонами – они хотят, чтобы я боялся, отступил и оставил тебя, но я не доставлю им такого удовольствия. Прогоню их сам, голыми руками буду сворачивать их шеи, буду вгрызаться в их гнилую плоть своими зубами. Я убью их всех, вытравлю из тебя, вылечу. Как забил татуировкой шрамы, так исцелю своей любовью твою душу. Я залатаю все твои раны, я сглажу все твои шрамы, я спасу тебя, чего бы мне это не стоило. Ты мой смысл жизни, а значит ты моя цель, мое желание, наваждение, моя страсть, моя любовь. И никто никогда не изменит этого. Во мне не умрет это чувство, это желание не отпускать тебя ни за что на свете. Верь мне, Адам. Верь в себя, верь меня, верь в нас. От тебя больше ничего не требуется, только знать, что ты не один и никогда больше не будешь. У тебя теперь есть крыша над головой, есть теплая постель, есть мужчина, который ждет тебя и хочет греть в теплых объятиях, есть маленькая девочка, которая зовет отцом искренне и любит беззаветно, не оглядываясь на твое прошлое. Оно не определяет тебя, Адам. Ошибки делаем мы, а не они нас – помни об этом. И то, что было, уже никогда не вернется, пусть будет напоминанием в памяти о случившемся, пусть останется мраком, но в прошлом, потому что от него никуда не сбежать. Но впереди будущее, Адам. Оно может быть счастливым, оно будет таким, я обещаю тебе. Я сделаю тебя счастливым настолько, что однажды все плохое выветрится из тебя и в старости, оглядываясь на свою жизнь, ты будешь думать о своем спасении, а не погибели. Я люблю тебя. Люблю. И совсем тебя не боюсь, даже если тебе хотелось бы меня напугать во благо.
- Мне не страшно, - отвечаю ему твердо и уверенно – нет места сомнениям в этом вопросе, я уже все и давно для себя решил. – Я не боюсь тебя и не боюсь за тебя. Я рядом и буду тебя защищать. Я не отдам тебя никому.

Ясмин просилась домой, чтобы умереть в своей кровати, но ее не отпустили. Врачи сражаются за нее, проводят какие-то процедуры, ставят эксперименты, меняют лекарства и их дозы, но все без толку. Они уже и сами отчаялись побороть ее болезнь, не смогли ее даже замедлить, лишь истерзали несчастную женщину. Наверное, все это они делали не для ее спасения, а для спасения других. Осознав, что Ясмин уже нельзя помочь, они стали бороться хотя бы на благо науки – вдруг эксперименты, поставленные на ней, чудом спасут жизнь кому-то на ранней стадии болезни. Я не виню их. Наверное, это даже правильно, смотреть в будущее. Я буду даже рад, если знания, полученные от Ясмин, помогут сохранить жизнь другой женщины. Быть может, тогда ее дочь не останется без матери в столь юном и нежном возрасте. Но легче от этой мысли мне, конечно, не становится, только тяжелее и больнее. Моя-то Ясмин, так или иначе, умрет.
Мы навещаем ее, но совсем недолго, потому что врачи сказали, что процедуры вымотали ее и хорошо бы ей отдыхать в покое, а близость близких волнует ее и потому влияет негативно. Эльсе, тем не менее, позволили зайти со мной в палату. Ясмин слабой рукой взъерошила светлые волосы своей маленькой дочери, улыбнулась мне бледными губами, так тяжело и вымучено, что внутри у меня снова что-то оборвалось. Каждый раз я ощущаю это, словно кусок моего сердца отваливается – наверное, это разрывается наша с ней связь. С каждым днем Ясмин все дальше от меня и я чувствую это даже физически.
После посещения матери Эль всегда молчалива и мрачна. Она не спорит, даже не разговаривает, ей ничего не хочется, поэтому она молча прощается с нами. Сначала обнимает Адама и чмокает его в щеку крепко, потом прижимается ко мне, гладит по волосам и рассматривает внимательно, но ничего не говорит, отправляясь к бабушке и дедушке. Пока она живет там, чтобы скрасить мрачные будни стариков, теряющих свою дочь. Я скучаю по ней и хочу забрать ее домой, но не решаюсь отобрать светлый луч надежды на будущее у родителей Ясмин, так что каждый раз прощаюсь с ней, ощущая тяжесть на сердце. Домой мы с Адамом возвращаемся в гробовом молчании.
После больницы мне всегда нужно немного времени, чтобы успокоиться и набраться сил. Обычно дома я стараюсь тут же взяться за какие-то дела – это позволяет мне отвлечься и не расклеиться, так что едва ступив на порог, я иду на кухню, чтобы приготовить нам с Адамом ужин. Мы пообедали с Эльсой в детском кафе до больницы, так что самое время приготовить две порции, которые уйдут в мусорное ведро. По сути, мы оба съедаем максимум одну порцию на двоих в день, но приготовление еды в моем случае не необходимость, а способ унять бушующие внутри чувства, поэтому мы оба молчим о бесполезности этого занятия.
- Хочешь принять ванную вместе? – предлагаю я уже поздним вечером, убрав тарелки с поклеванной едой в холодильник.
[NIC]Lars[/NIC]

Мне хотелось побыть с Адамом наедине. Расслабиться в теплой воде, нежась в его крепких объятиях, чувствуя его теплые руки своей голой кожей. Я скучаю по тем временам, когда мы были только вдвоем, и не было никаких проблем – нам было так хорошо, что его даже не ломало из-за наркотиков. Какое-то время мы действительно были так счастливы, что забывались, живя в какой-то другой реальности. Мы много и подолгу целовались, не вылезали сутками из постели, предавались безудержным ласкам, не в силах насытиться друг другом. Конечно, он тайком и мельком принимал что-то, скрывал от меня свои пагубные пристрастия, прятался, а я делал вид, что этого нет. Пока он был в сознании, спокоен и счастлив, мне казалось, что проблемы такой уж большой не существует. Я был наивен и, наверное, очень глуп, думая о том, как однажды он откажется от допинга и будет просто жить полной жизнью вместе со мной. Я просто считал, что теперь его зависимость не так сильна – да, когда-то он кололся, я видел его шрамы на руках и сначала даже немного испугался, но он сказал, что сейчас этого нет, и больше не будет. Я верил ему. Верил в него. В конце концов, кто хоть раз не накуривался и не нюхал? Я пробовал это дело, я общался с людьми, для которых это было обычным делом и это не влияло на них слишком пагубно. Они все работали днем, проводили время со своими близкими и друзьями, а вечерами веселились, не нанося себе существенного вреда. Я был с ними, я видел и думал, что Адам такой же. Считал, что он просто развлекается и точно знает свою меру-норму, которая не позволит ему перешагнуть через опасную черту. Только вот я и мои приятели всегда баловались, мы точно знали, что мы не наркоманы, а всего лишь веселимся, Адам же действительно был наркоманом, и сказка закончилась, когда я понял, что обычной жизни ему мало.
Я помню, как пытался перебороть его дурные пристрастия лаской и хитростью. Я притаскивал домой травку, надеясь, что это безопаснее, чем кокс. Мы вместе принимали экстази как-то, чтобы чувства обострились и весь мир показался пустяком в сравнении с тем, что мы ощущали. Чем больше я старался, тем сильнее забывался Адам – когда ему хотелось, он думал, что я поддержу его в этом начинании, но я перестал. А он вернулся к старым привычкам, к старым средствам достижения своего удовольствия. Бывало пропадал, а я сходил с ума, не зная, где он и что с ним. Потом он возвращался, довольный, возбужденный и соскучившийся. На вопросы он не отвечал, но так преданно ласкался, что я не мог ему отказать и снова преисполнялся светлыми надеждами, а потом снова разочаровывался.
Вот и теперь, когда хлопнула дверь, я вздрогнул и тут же напугался. Он ушел от меня. Сбежал. Подверженный своим соблазнам, демонам и страхами, Адам в одиночестве убежал на улицу и я не успел его остановить. Выбежал из ванной, но уткнулся в захлопнутую дверь – выглянул на площадку, но не услышал даже звука шагов. Не увидел его и в окно. Он словно испарился, а я, не зная, что делать дальше, ощутил, как сильно устал от всего происходящего. Усевшись на пол, я безвольно откинулся спиной на холодильник и понял, что так больше не могу. Я один. Один наедине со всеми проблемами и я не могу с этим справиться, не могу спасти Ясмин и излечить Адама. Я слишком ослаб в этой бесконечной гонке. Мне больно! Мне тоже больно! Почему они все оставляют меня одного? Неужели я для них ничегошеньки не значу?
Я плакал, растирая лицо ладонями. Я захлебывался своими рыданиями, упиваясь собственной никчемностью, предаваясь бесполезному самобичеванию. Я не думал о том, что должен держаться, улыбаться, сражаться. У меня не осталось сил на то, чтобы обманывать себя и баловать свою истерзанную душу обещаниями светлого будущего. Мне хотелось умереть, малодушно я мечтал о том, чтобы мое сердце тревожно зашлось болью и тут же остановилось. Хотелось, чтобы из-за меня страдали, меня оплакивали, обо мне скорбели. Чтобы в кои-то веки рыдал не я, а кто-то другой. Стыдно, неприятно, но иногда силы иссякают и нет уже никакой способности сдержаться. Ничего не остается. Ни одной малейшей причины.
Но когда поток слез иссяк и истерика закончилась, мне стало по-настоящему стыдно за себя. Боль не отступила, но пришло осознание, что мне необходимо жить для Эльсы. Мне необходимо жить ради Адама. Он любит меня, он вернется, он не может так поступить со мной. Я не верю, что он сбежал от меня навсегда.
«Вот так, ты просто от меня ушел?» - написал я ему сообщение на мобильный телефон, надеясь, что он не выбросил его куда-нибудь и не отключил.
«Тебе без меня будет лучше» - пришел позже ответ.
«Нет, я один. Ты бросил меня»
«Я всегда с тобой»
«Нет. Я ОДИН»
Ответа не пришло ни через полчаса, ни через час и я, беспокоясь, сидел у окна. Открыл его, как в первые наши встречи, и ждал, хотя Адам уже давно привык заходить через дверь, как то и положено. Ничего. Ни сообщения, ни звонка, ни визита. Когда телефон зазвонил, я схватился за него с яростной надеждой, но это оказалась лишь мама – быстро переговорив, мы попрощались, и я снова принялся ждать. Когда терпения не осталось, я решил позвонить Адаму сам и, к своему удивлению, услышал, как его телефон звонит где-то неподалеку. Пойдя на звук, я остановился у входной двери и, немного помешкав, открыл ее, тут же наткнувшись на преграду.
- Адам? – спросил я, выглядывая в щелку и видя, что он лежит под дверями, как бродяга. – Встань, я не могу открыть дверь…
[NIC]Lars[/NIC]

Иногда мне хочется разозлиться. Знаете, разозлиться по-настоящему, вспомнить все былые обиды, задохнуться этим болезненным ощущением и выплеснуть все-все. Мне не хочется делать плохо людям и самому испытывать боль, вовсе нет. Мне хочется очищения. Чтобы все это злое и больное вышло из меня, оставив в покое мою душу, потому что иначе, я боюсь, когда-нибудь это случится вне плана и загубит что-то важное для меня. Или я просто не смогу перешагнуть через это, попаду в ловушку, где застряну и буду куковать, не зная как справиться с собственными чувствами. Это ведь все остается внутри. Не важно, злопамятный ты или нет, мстительный или всепрощающий. По сути, ты копилка событий, впечатлений, эмоций, чувств, обид, слов и взглядов. Даже если отболело, умерло и забылось, оно все равно внутри тебя отголоском, незаметным, но воспоминанием. Оно присутствует в тебе, оно становится новой частицей твоей личности. И все это занимает место в душе, засоряет тебя, в некотором смысле пачкает. Мне кажется, что если всего этого будет слишком много, то уже не будет дороги назад. Однажды я не смогу простить Адама, несмотря на мою к нему любовь. Однажды он сбежит и не вернется, а я возненавижу его, потому что люблю. Или, напротив, он вернется, будет целовать мои пальцы и колени, ползать в ногах, вымаливая прощения, грязный и жалкий, а я буду испытывать только грусть и жалость, но никак не любовь. Эти мысли меня пугают, и поэтому я хочу разозлиться, хочу сорваться и накричать на него. Хочу ударить. Может, шлепнуть его по щеке, чтобы знал – я не буду терпеть все это вечность, может даже сжать кулак и ударить в живот. Я хочу показать свои истинные чувства, боясь, что когда-нибудь устану и стану безразличным к нему, ведь я люблю его. Я люблю его и не хочу, чтобы это когда-нибудь случилось. Не хочу переполниться мусором, хочу выжечь его из себя, проснуться наутро и ощутить, что свободен. Свободен, чист и пуст. Хочу, чтобы остались лишь добрые воспоминания и ласковые чувства, но никак не усталость, боль, горесть и сожаление. Мне так хотелось бы на него разозлиться и перестать терпеть… Ненадолго, всего на пару минуточек.
Но я не могу.
Я злился на него до этого. Ждал, беспокоился, скучал и злился. Но вот он передо мной, мокрый и грязный, нелепый, а я не испытываю ничего, кроме мучительного облегчения и парадоксальной нежности. Вот он, мой Адам. Как ни крути, а он бывает вот таким, я знал об этом раньше, и глупо было бы отрицать его сущность бродячего пса. Срываясь с поводка, он стремится к прежней свободе, бежит по улицам (благо, что не оббегает всех сучек), радостно вывесив язык из клыкастой пасти, обшаривает все мусорки, которые служили ему раньше то рестораном, то ночлегом, присматривается к знакомым шайкам, с которыми раньше безобразничал и думает, что вот она, настоящая жизнь. И он лает на прохожих, валяется в луже, а потом по песку, собирая на себя весь мусор и избавляясь от вида обжитого, разбалованного любимца. Проваливается в ностальгию и какое-то время даже верит, что выживет вот так, но потом начинает скучать по своему человеку, по его квартире, теплой постели, вкусным (я надеюсь) завтракам, обедам и ужинам, по горячей воде из крана и чистой одежде, по маленькой девочке, которая так любила трепать маленькими ладошками густую шевелюру. И вот пес бежит обратно, без труда находит дорогу к дому, ведь он так хорошо знает улицы, которые были ему и ночлегом, и пристанищем, и тюрьмой, и раем, и адом. Вот только забежать в гостиную, будучи грязным, невежливо, да и человек, должно быть, злится. Тогда пес устраивает голову на лапах и лежит под дверями, ругая себя за глупость. А человек все же рад ему. Потому что, несмотря ни на что, он знает, что пес – бродячий и улицу из бродяги не вытравить, но это совсем не мешает ему искренне и крепко любить.
Да, я знаю его. Знаю, чего можно от него ожидать. Знаю, кто он и что у него внутри. Я чувствую его, потому что он мой пес, мой человек, мой любимый мужчина. И, как бы там ни было, я хочу сохранить нашу близость. Ему сейчас плохо и мне нелегче, но мы должны справиться. Я верю, что испытания даются по силам человека и учат его чему-то, так что мы должны сражаться и учится – это наверняка пригодится нам в будущем, когда придут иные испытания на прочность. И я открываю дверь шире, беру его за руку и затаскиваю в коридор. Замок закрытой двери щелкает, а я рассматриваю его та близко. Наверное, ему кажется, что он не нужен, у него новый приступ «меня невозможно любить» и мне даже обидно – неужели моя любовь настолько незаметна и неощутима? Или он думает, что я вру ему? Но для чего же мне врать, если в наших отношениях нет места выгоде? Это все, впрочем, неважно. Я люблю его, а он, я уверен, любит меня. Этого достаточно, чтобы закрыть глаза на некоторые его недостатки. Достаточно, чтобы прижаться к нему, не брезгуя, и коснуться губами запачканной щеки. Я медленно стаскиваю с него теплую кофту вместе с футболкой, берусь за ремень джинс и расстегиваю их.
- Разуйся, - наказываю ему, и он слушается, молча и спокойно, словно бы избегая смотреть в мои глаза.
Мне не зазорно ухаживать за ним, несмотря на его дурное поведение, так что я без обидняков опускаюсь на колени и стаскиваю с него штаны вместе с трусами, а потом и мокрые носки по очереди. Его одежда остается грудой мокрого тряпья в коридоре, я же веду Адама в ванную, где включаю горячую воду и, пока она набирается, я стягиваю одежду с себя. Молча и ничуть не соблазнительно.
- Я заставлю тебя ходить по дому голым и спрячу от тебя всю одежду, обувь, даже постельное белье, чтобы ты не сбежал от меня, обмотавшись простыней. Понял? Не делай мне больно и не оставляй меня одного, а теперь полезай в ванную. Тебе нужно согреться.
[NIC]Lars[/NIC]