Сколько помнил себя Адам, всегда с ним было что-то не так. В детдоме он разительно отличался от других детей уже в раннем возрасте, был не таким, некоторых детей он отпугивал от себя, другие даже приближаться боялись. Не потому, что в нем рано проснулась агрессия, а потому что что-то было в его глазах такое, что пугает детей, а ведь они многое видят, чувствуют и понимают. Так Адам и рос с этим "чем-то", неясным и чужим каждому нормальному не то, что ребенку, но и человеку. Он держался в стороне, помалкивая, он не любил играть в игрушки, предпочитая проводить свободное время в созерцании и размышлении. Воспитатели считали его аутичным и социально неактивным, они не рисовали ему красочное будущее, они вообще старались особо его не трогать. Не только потому что он сам не давался, но и потому что не было ни сил, ни времени заниматься сложными детьми. Так Адам и рос. Постепенно обзавелся парой друзей, которые были верны ему, видимо, увидев в мальчишке чуть ли не вожака стаи, потом нашлась и девушка. Она успокаивала его, обнимала крепко и целовала, такая чистая и наивная, такая красивая и трогательная, она полностью принадлежала ему, она любила его, она готова была ради Адама если не на все, то на многое. И Адам короновал ее, не давая никому свою Гвинет в обиду. Они мечтали о том, что все кончится. Они сбегут и начнут настоящую жизнь вдали от этой тюрьмы, они смогут выжить вместе, ведь мир - это свод правил, которые нужно нарушать, чтобы обрести над ним власть. Она давала ему вдохновение на жизнь, на то, чтобы просыпаться в своей старой, истрепанной постели по утрам, смотреть в окно, а затем красть, обманывать, выбивать деньги, еду, обещания. Давала силы на то, чтобы учиться чем-то новому, читать, играть на гитаре и боготворить ее, обещая украсть ей новую помаду, ведь прошлая почти закончилась. Она была красивой и любила нравиться, Адаму хотелось, чтобы она ни в чем себе не отказывала; потому они сбегали и ели сэндвичи, которые он ловко прятал под курткой в магазине, курили сигареты, ворованные у воспитателей в детдоме, он рвал ей джинсы, задавая новую моду и заставляя других завидовать тому, какая сексуальная у него девушка, какая она красивая, какие красные у нее губы и какие рваные джинсы. Гвинет была для него теплом и светом, чистой нежной энергией, которую он день за днем пачкал отпечатками своих пальцев. На горле, на запястьях, на бедрах. Он пачкал ее, а она впитывала всю его грязь, вроде бы лечила его, но в то же время заболевала и сама. Адаму не хотелось уничтожить ее, ведь он чувствовал внутри себя все то же "что-то" отпугивающее других, он знал, что может довести ее, растоптать ее или просто отдать ее душу на растерзание тем демонам, что выкручивали руки его душе день за днем без нее.
И он сбежал. Ушел и не вернулся, потому что возврат означал гибель. Если не он, так она. И Адам решил не рисковать. Он нашел свое новое пристанище на улицах, он начал торговать наркотиками, а заодно и принимать их. Началось с малого, а разрослось в пускание по вене. На улицах ему не было равных в завязывании жгута, его порошок был самым чистым, ему доверяли. Чего уж там, самым никакущим, но имеющим деньги, он помогал ширнуться, за это его любили еще больше. Пока не подыхали. И так было всегда, находился кто-то, кто любил Адама за его "работу" и кто-то, кто умирал по его вине. Если где-то и существует Рай, то Адаму Брэтфилду туда дорога заказана; он был пособником Дьявола, а таким место в жерле мироздания, вместе с рогатым. Так он и существовал, меняя улицы, меняя партнеров, не зная любви или нежности, чистый кокаин, героин, чистый секс с грязными девками, было все это, пока он не скатился на самое дно, пока игла не начала оставлять незаживающие шрамы на венах, пока он не нашел брата-близнеца, который встряхнул его и попытался поставить на ноги.
Они дрались, ссорились, Адам уничтожал его изнутри, разъедал его подобно червю, он не хотел мириться с новыми правилами, он бил по самому больному, он не хотел сделать действительно больно, но что-то внутри подначивало его. Терпение Дэймона позволяло Адаму быть сволочью, но и это закончилось. Братская любовь и забота немного вылечила его, убрала с дороги тяжелые наркотики, позволив Брэтфилду лишь довольствоваться малым, но так долго продолжаться не могло. Адаму хотелось еще, хотя бы одна ширка, хотя бы еще разок, но самым главным было то, что он и сам понимал, что нельзя так. Что он подохнет, как дохли ребята до него, его сердце просто не выдержит, а, может, кровь подведет, впитав в себя заразу, он ссохнется и умрет от СПИДа. Вначале Дэймон всерьез волновался об этом, ведь Адам был тоще него, у него сильно проступали ребра и кости, вены на руках казались полноводными реками, которым он строил плотины и закупоривал каждой новой дозой, Дэймон волновался, что брат болен, ведь выглядел он погано, ел так себе, да еще и казался старше Дэймона, хотя они были близнецами. Когда же анализ на СПИД оказался отрицательным, Фортес вздохнул успокоенно и принялся выхаживать Адама, следя за ним, уделяя внимание и откармливая. Это делало Брэтфилда менее агрессивным, но общительность все не приходила. Они жили вместе, но порой словно существовали на разных планетах.
Затем случился Ларс. Этот славный малый с красными волосами и изящными бедрами. В первую же их встречу Адам обидел его, обманув и дважды украв кошелек. Тогда он еще не знал, что этот мужчина станет для него если не космосом, то хотя бы другом. Но швед стал. Он относился к Адаму с теплотой, он любил его, а узнав о шрамах на венах, не бросил. Продолжил любить, словно это совсем не имело значения. Он ласкал его, а затем плакал, сгорая от ненависти к тому человеку, который был зависим от наркотиков, он заставил Адаму снова бросить, он выходил его, как выхаживал до этого Дэймон, он стал для него всем. А еще его дочь, Эльса, она стала дочерью Адама. И его мир стал миром Адама. Все у них было общим. Даже постель, даже музыкальная группа. Ларс вытащил его на сцену, заставив вспомнить свои навыки музыканта. Первое выступление прошло на ура и шведу захотелось еще, Адам же просто не мог ему отказать, он любил видеть радость на лице этого человека, что не утратил жажду к жизни и свой позитив несмотря на то, что ему пришлось пережить. Несмотря на ночи в больнице, слезы и едва ли не безверье. Он не перестал ласкать Адама или любить его. Страшным было то, что Адам безумно любил его в ответ, был предан ему, верен, был готов отдать за него свою жизнь, свое дыхание, был готов оберегать его до конца, а затем и после смерти. Готов был продать себя тому же Дьяволу, чтобы Ларс все время улыбался, смотрел на солнце и смеялся счастливо, подхватывая на руки Эльсу. Этого было бы достаточно и для счастья Брэтфилда. И это делало его слабым. Он больше не был вожаком стаи, он был волком, который привязался к человеку и которого могут легко убить другие, он был чужим среди всей этой жизни, не знал, как правильно и как необходимо, просто жил, как мог, но бороться больше не умел. Время шло, и демоны захватывали его душу, увидев, что он опустил свой щит. Они хватали его за горло и душили, нагоняли ночью кошмары, от которых мужчина вскакивал в холодном поту, они изживали его, поднося факелы к его кровоточащим ранам. Было тяжело бороться внутри, особенно, когда голыми руками против них не попрешь, потому Адам много времени проводил наедине с собой, писал что-то, облегчая внутреннюю боль написанной историей. В слова вкладывал отголоски чувств, желая после этого сжечь. Так он убьет пару темных рыцарей, что мечами царапали его сердце, заставляя капли крови течь куда-то в желудок.
No matter how many deaths that I die, I will never forget
No matter how many lives that I live, I will never regret
There is a fire inside of this heart and a riot
About to explode into flames
Where is your God?
Where is your God?
Where is your God?
[NIC]Adam[/NIC]

Питать своих демонов собственной душой. Кормить их с рук, наивно желая приручить. А затем бить их, пытаться уничтожить, вырвать из их грудей сердца, чтобы пожарить и съесть, пустив по подбородку сладкую черную кровь. Закрывая глаза, Адам видел подобные картины, испещренные чем-то чужим и темным, монотонно-будоражащим. Оно, все это гнилое, было в сердце. Можно было отрезать куски, отрывать клапаны, отдавать псам на съедение. Но много ли останется, когда скверна проступает все дальше по нежным сердечным тканям? И хотелось бы Адаму стремиться к свету, стать своей положительной противоположностью, но цепкие руки не давали, хватали за горло, не стремясь удушить, но стремясь задержать. Им нужна была жизнь, эта энергия, которая не даст им погибнуть. И чем больше он будет бороться - тем дольше они будут существовать. Отдавать себя на растерзание Адаму не позволял Ларс. Островок огненного тепла. Сладкий пришелец с Венеры. Он откидывал в сторону волосы, в которые Адаму хотелось зарываться, ища убежище. Он улыбался ему через боль, пытаясь унять смятение души Брэтфилда. И все бы хорошо, вот только он и сам погибал рядом с возлюбленным. Зачахал, как цветок, лишенный солнечного света. А Адам никогда не мог стать солнцем. Он - мрачное затмение. Лживое темное пятно на хорошей репутации. Он выпьет жадно Ларса до дна, он съест его радость, он, подобно дементору с темным дырявым ртом, своей любовью заберет все лучшее из Андерссона. Адаму бы не хотелось этого. Ему хотелось бы видеть радость на лице Ларса, хотелось чувствовать, что тот счастлив. Альтруистично - даже не с ним. Эгоистично - даже, когда больно. Адам кусал губы и прятался по ночам в огненных волосах. Дышал Ларсом. И не было в мире воздуха лучше, чем тот, что запутался в прядях волос любимого, единственно верный кислород, источник вечных сил. Адам облизывался и обнимал его в постели. Даже когда изнутри трясло, когда прошибал пот; знал, что станет хуже, если уйдет. Пытался просить прощения за все чертовы грехи, а затем грешил наново.
Любил безумно. До одури. До порыва заскулить, отдаться Ларсу без остатка, есть с его рук, как самый верный пес. Адам и был псом. Волком. У него была стая, но иногда вожака терзали создания ночи. Они настигали даже в светлое время суток. Укладывая морду на передние лапы, волк тяжело сопел, серая шерсть его подрагивала нервно, так, словно он пытался сбросить с себя капли холодного дождя. То был страх, бьющийся внутри. И не было выхода этому страху. Не было выходя для сомнений. И потому он выплескивал боль на бумагу, входя в транс: рука писала самостоятельно, мысли лились сплошным потоком, и Адам писал их, сбивчиво и рвано, не дописывал слова, перескакивал через строки, хаотично. Безумно. Писал, отдавая чернилу тот мрак, заложником которого являлось его каменное сердце. Любил Ларса. Отказался ради него от него. Дрожал под гнетом дум, ведущих к катарсису. Выплевывал обиду на страницы. Ларс, Ларс, Ларс.. Танцует в хаосе мыслей, где же твой Бог, Ларс? Готов ли ты убивать ради меня?..
Вздрогнул, когда Ларс опустился рядом. Рука отшвырнула от себя ручку.
- Не думаю, что тебе это будет интересно, - ответил Адам, поглядывая на корявые строки, которыми была испещрена страница блокнота. - Но можешь посмотреть..
Он не мог захлопнуть свои записи перед своим же мужчиной. Приручив его, Адам не имел права бить по носу. Приручившись, он не имел права кусать руку, которая гладила его с особой нежностью. Задавая бумаге вопросы, он не мог ответить на них. Знал, что не ответит и Ларс. Но был уверен, что тот хотя бы попробует.
По дому разносился вкусный аромат пищи, а он спрятался носом в привычные красные волосы, потерся им о шею, вдыхая запах по-настоящему родного человека. Сколько бы раз ни кидали Адама на улице, как дворнягу, сколько бы раз ни пригоняли его от своего крыльца, он все же не потерял единственный пункт оставшегося доверия, отдав себя в руки Андерссона. Его били грубыми словами, били ногами, отвешивали пощечины, а Ларс заботился о нем. Приютил старого потрепанного вожака, уложил в свою постель. Ларс не боялся его - по крайней мере, не показывал виду, что боится. А вот Адама съедал страх. За то, что он может его испортить. Окончательно сломать. Желая сохранить Ларса, Адам пробовал ломать себя. Гнать метлами чертовых демонов. Не получалось.. Нежность Ларса питала их так же, как ненависть Адама. Жадные, оголодалые, они кусали его мужчину, цеплялись, как блохи, а у него только и было, что выгрызать их, цепляясь зубами за чувствительную кожу. Целуя шею, плечи, бедра. Оставлять следы своей заботы. Отметки своей страсти. И нежности. Отдавая их, чтобы другим не досталось. Положив морду на плечо единственному человеку, волк закрыл глаза и устало притих. Слова измотали его, демоны подулеглись.
Пусть смотрит - Адаму не жалко. Жги, Ларс, жги мои звезды, взрывай вселенные, потому что кроме тебя никому более это не подвластно.
[NIC]Adam[/NIC]

Отравленная кровь не восстановится. Прожженные мусором вены не излечатся. Мертвое должно оставаться мертвым, так почему же Адам все еще жив? Тащится по миру, устраиваясь на привалы в укромных уголках, баламутя тем самым и без того мутные воды, тревожил сердца людей, к большинству которых оставался неоправданно равнодушным. Просто был учтивым с чужим человеком, сложно сдерживать черноту внутри, находясь рядом с тем, кто цепляет душу. Вот и не получалось. Выплеснулось наружу, разлилось чернильным пятном. Глядя на то, как Ларс сжимает в пальцах блокнот, ему хотелось вырвать эту бумагу, измарать ее, скомкать, окунуть в таз с водой, чтобы ни слов, ни настроений не осталось. Лишь синяя вода, которая утечет в канализацию, окрасив самое дно ванной. Он отмоет - это не страшно. Внезапно слова отозвались не удовлетворением, а звоном пустоты. Дребезгом, который отражается от стен опустошенной комнаты, когда пересекаешь ее поперек. Или вдоль. Прорезаешь крейсером пополам. Легкая паника взбудоражила Адама изнутри, он уже было потянулся отнять блокнот, чтобы спрятать сокровенное в канализации, смешать его с дерьмом и крысами, но лишь погладил страницу задумчиво, подняв взгляд на Ларса. Его глодали вопросы, на которые не существовало верных ответов. Любая попытка сказать что-то заранее обречена на печальное поражение. Зачем он научился спрашивать, копая так глубоко? Скоро ведь ничего не останется. У Адама не такое уж и глубокое сердце, ему некуда бежать, не спрятаться ни от себя, ни от демонов, ни от Ларса, который смотрит так проникновенно, словно ждет от меня чего-то.
Чего?..
Единственное, что обещал ему Адам, уже сбылось. Он отказался от наркотиков и был рядом. Не уходя, не совершая попыток дезертировать. Это было сложно, совершенно нескладно, но все же получилось. Адам эти не гордился, принимал, как нечто данное, когда ты в отношениях. К тому же, за него всегда мог погордиться Ларс, мог собирать такие поступки, нанизывая их на тонкую веревку, что называлась честью Адама Брэтфилда. Больше поступков в его жизни не было. Он старался быть хорошим партнером, по крайней мере, не самым плохим, старался одаривать малышку Эльсу, которая воспринимала его вторым папой. Сначала просто Адамом, человеком, который то и дело бывал в доме ее отца. Затем и его посвятили в сокровенное. Нет в мире греха хуже, чем подводить любовь и надежду маленького ребенка. Узнав безрадостное детство, Адам был склонен баловать девочку, расцветать рядом с ней, чтобы Эльса не думала о плохом, еще слишком сложном для ее хрупкого мира. Он обещал самому себе защищать ее. Не дать жизни обидеть ее. Пусть та и пыталась, отбирая у нее мать. Но по себе Адам знал, что и без матери прожить можно. И можно впоследствии винить ее, как слабовольного и ничтожного человека, но на деле это ни к чему не приводит кроме как к закупорке дряни внутри себя. Он прожил достаточно, чтобы состариться преждевременно. Слишком много плохого скопил внутри, как маньяк, не желающий становиться светлее. Его глаза видели слишком много, удивительно, что он не ослеп.
Заложив ловко прядь волос Ларсу за ухо, Адам какое-то время молча рассматривал его. Милый и обеспокоенный, почему ему так важно лечить душу Брэтфилда, так необходимо спасать ее тогда, когда она давным-давно завещана дьяволу?
- Не нужно делать из нее песни. - ответил он, медля. - Просто скажи, что тебе нравится, и отдай мне - у меня нет желания держать в доме такие тексты. - говоря спокойно, он покачал головой, легко, кончиками пальцев, играя с красными волосами партнера.
Это не Библия, даже не Коран. Не нужно хранить непотребство. С тем же успехом Адам выбросил бы, появись они дома, книги Бэрроуза, Уэлша, Брайт. Такие вещи не стоит узнавать ни Ларсу, ни - в будущем, - Эльсе. Во многие из них вложена жизнь их Адама, кое-где - очень романтизирована, кое-где - до ужаса приукрашена. Отрывки из прошлого были известны Ларсу, он избавлялся от них без сожаления, не хранил, не копил, даже не пробовал дорожить, потому что пустота не имеет ценности. Тем более, когда это самое прошлое - извечный ночной кошмар, порой приходящий среди ночи в некрепкое сознание. Тогда Адам даже не метался в ужасе, его не бросало в холодный пот или дрожь. Все потому, что привык. Знал, как справляться с кошмаром, как выживать в самом пекле, как тащиться через весь Нью-Йорк, чтобы без сил упасть у порога собственной ночлежки, позабыв где-то ключ. Он прекрасно помнил, коробку какого размера нужно найти, чтобы устроиться там на ночь, так сказать, со всеми удобствами. Ничего забавного. Он знал ребят, которые всю жизнь проводят в таких ящиках, просыпаясь от тарабанящего по картону дождя. Обычно там они и умирали. Потому Адам никогда бы не советовал Ларсу трогать одиноко стоящие в парке коробки. Не нужно. Оставь.
- Почему? - спрашивает Ларс, сжимая в пальцах блокнот. - Это ведь твое, каким бы темным оно ни было. Победи это, сделай из плохого хорошую песню.
Покачав головой, Адам все же забрал у него бумаги, спрятал текст между других страниц и бросил на стол с глухим звуком. Потер ладонью лицо.
- Зачем? Я не буду ее петь. Я не буду снова перемалывать это в себе. Когда придет время - оно само явится ко мне, без вызова и попыток удержать, превратив в массовое достояние. Такое нельзя пускать в массы.
Прикрыв глаза, он устроился подбородком на плече Ларса. Воин света, который ловко орудовал огнем и мечом, чтобы отогнать от него демонов, теперь предлагал сделать из слов постоянный ритуал, который то и дело будет возвращать Брэтфилду отголоски присутствия скверны. Зачем?..
[NIC]Adam[/NIC]